«Линия полета» продолжает серию материалов Екатерины Раскольниковой о Сирии.
Текст и фото: Екатерина Раскольникова, журналист-переводчик, корреспондент в информационном агентстве, блогер.
Вечное застолье
Настало время многочасового обеда. В лучших сирийских традициях на столе ресторана «Мозаика» еды было больше, чем людей, которые смогут ее съесть. Съел закуску (меззе) – принесут хлеб с сыром и пирожки. Съел их – принесут мясо. Закончил с мясом – пожалуйте, десерт, кофе, чай, свежевыжатый клубничный сок (очень вкусный!).
Меззе и салаты остаются на столе на протяжении всего обеда. Это десятки тарелок с соусами наподобие хумуса, которые едят руками с хлебом. У каждого салата свое название, которые не успеваешь запоминать. Вот сочно-зеленый табуле из мелко нарезанной петрушки. Вот фаттуш из обжаренных кусочков хлеба, овощей, зелени, приправленный специями. Но я на салаты только смотрела. Мудрые люди советуют воздержаться от необработанной пищи при первом посещении Сирии хотя бы первую неделю. Кухня в Сирии удивительная, но крайне непривычная иностранном животу, который, к слову, потом поголовно лечили колой или любой газировкой те, кто решил этим советом пренебречь.
Но и среди основных блюд было такое изобилие, что голодным остаться крайне сложно: шашлык из курицы, фрикадельки из баранины, сирийский многослойный плов с жареным кешью, арабская пицца на тонкой пите. Все это принято поглощать размеренно и с наслаждением, периодически отвлекаясь на кальян и арак. Рекомендуется заесть десертом: пахлавой, песочным печеньем (маамуль), кнафе из сладкой вермишели… Едят как обычно, за столом, хотя однажды мы все же ели, сидя на полу, в Алеппо.
Чтобы нагулять аппетит перед ужином, мы отправились к Баб Шарки («Восточные ворота»), одним из семи городских ворот столицы. Через дорогу нас переводили сирийцы – выставляли вперед руку, изображая щепотку, и машины останавливались. Мы ныряли в поток сантиметрах в 20 от машин… Страшно не было. Было ощущение, что так и надо.
Правду говорят про то, что ночью жизнь в арабских странах только начинается. Даже в Википедии фотографии некоторых достопримечательностей, того же рынка Аль-Хамидия, часто сделаны в разгар ночи. Очень яркой, живой ночи. За восточными воротами суетилась фиолетовая, освещенная огоньками Виа Ректа. Редкие машины то и дело тормозили из-за потока гуляющих. По обеим сторонам улицы были магазины, лавки, некоторые совсем крохотные, кафе, блинные, книжные, газетные прилавки. Мне запомнилось кафе-мороженое со столиками и стульями в форме разноцветных грибов. Вот чей-то велосипед под фонарем, конечно же, не пристегнут. В книжной лавке антикварные книги на всех языках. Сзади тихо гудит машина, приходится лениво отойти. Очень быстро впитывается этот сирийский дух.
Ужинать мы пошли в двухъярусный ресторан с живой музыкой. Из-за любого стола в Сирии сложно уйти. Да и вообще куда-то пойти… Это должна быть исключительно веская причина, например, есть или обсуждать вечность. В центре зала журчал фонтан. На аккуратных столиках с красно-белой в клеточку скатертью стояла белоснежная посуда и фигурки из салфеток. Во всем ресторане были заняты столика три – группа мужчин и семья с маленькой девочкой. Заиграла «Катюша» на арабском. Обсуждали поддержку беженцев, отношения Сирии и России. И, конечно, еду. Уходить не хотелось. По мне сладко растекся клубничный сок и сирийская ленивость.
Полушутя-полусерьезно сирийцы рассказали мне про сирийский синдром. Он начинается, когда пробило 22.00, и в голове резко возникает потребность пить чай в гостях. Можно чай, кофе, можно кальян, главное – хорошая компания, с которой можно обсудить вечное. Длиться такое чаепитие может четыре, а то и пять часов, как будто время замирает.
Но следующий день все равно наступает, даже в Сирии. Между приемами пищи удалось выкроить время на советника министра по примирению: встретил нас в здании попроще вчерашнего министерства, похожем на школу с длинными кабинетами. Рассказал, что из-за войны во всем мире сейчас находится где-то 6 958 000 сирийцев, и какие работы ведутся, чтобы они могли вернуться на родину.
После этого мы могли бы успеть и в Аль-Хамидию, но снова пришло время застольничать: обед с сирийским генералом под цветущими кустарниками. На вечер намечен ужин в Гуте. Не до рынков.
Восточная Гута
В этот пригород Дамаска мы попали спустя пять месяцев после его освобождения от боевиков. Вот здесь война прошла большими шагами: подземные помещения под полуразрушенным полом, пара стен. Под ногами обломки того, что было раньше чьим-то домом.
Оборачиваешься – а вот тут даже продолжают жить: лестница-приступок из обломков, одна режущая глаз лампа освещает темный коридор. По арке двери сложно представить, что здесь было до прихода террористов. Над дверью, которой нет, пустые, вырванные с корнем глазницы-окна. Девушка в леопардовой кофточке машет нам рукой. В глубине коридора плачет ребенок.
Нас угостили ирксусом – напитком из корня лакрицы. Мужчина с медным сосудом наперевес наполняет стаканчики, напевая песню. Вдоль одного из более или менее сохранившихся домов навытяжку стоит стол, на нем плов, салаты, кола – члены ополчения принимают так, будто мы все близкие родственники после долгой разлуки. Вдруг гаснет свет (пара ламп на стенах дома), и они включают фонари в смартфонах. Не сразу, но свет чинят.
После ужина экскурсия в библиотеку террористической литературы тут же, в соседнем доме. В небольшой комнатке рабочий стол, два дивана, портреты Асада на стенах – их много не бывает. У стены стеллаж с книгами: зеленые, красные, синие, с золотой вязью на обложке и переплете. Ополченцы объясняют, что оставили себе книги боевиков, чтобы понять их идеологию.
Яра Салех сейчас ведет новости на канале Аль-Ихбария, была первой военной корреспонденткой, которую захватили в плен террористы. Она сидит с нами за одним столом, миниатюрная, в очках в модной оправе. Простая, живая, улыбается – и не скажешь, что она была в числе первых журналистов, поработавших на самой войне, первая из раненых при исполнении. А потом ее взяли в плен боевики Свободной сирийской армии (ССА). Ей 32 года, я бы дала 20.
Спустя восемь месяцев с начала войны в марте 2011-го Яра уже была в зоне военных действий. Два с половиной года она сопровождала свой отряд, чтобы показать, что именно происходило на их пути, а прошли они много: через провинции Дамаск, Хама, Хомс, Дераа, Идлиб, Дейр эз-Зор, Латакия. В стране происходила неразбериха, сложно было нащупать грань между хорошо-плохо. Спустя пару лет к людям постепенно стало приходить осознание, что лица, которые стояли за этим якобы мирным восстанием, были очень даже вооружены. Яра хотела показать наглядно, что оружие им нужно не для самообороны. Они увидели много территорий, жизней, разрушенных теми, кто спустя какое-то время стал называться ССА.
Летом 2012-го ее отряд был в западном пригороде Дамаска. Она и трое ее товарищей из съемочной группы провели шесть дней в плену. Религиозная принадлежность – первый и главный вопрос, от которого зависела жизнь. За неправильным ответом следовали издевательства, избиения, домогательства, угрозы «разрезать на куски». Яре дали одежду, чтобы было закрыто все тело, кроме рук и лица.
В конце концов боевикам обещали обменять журналистов на их собратьев. Но на свободу вышли только трое: ассистента оператора уже расстреляли при них же шестьюдесятью пулями.
– Помню его лицо, когда его тащили перед расстрелом, – говорит она, вытирая под очками слезы. – После освобождения его мать пришла и спросила меня, где ее сын…
Самое страшное, во что Яра отказывалась верить – это сирийцы. Такие же сирийцы, как она, с которыми они могли жить в одном районе или учиться в одном университете. А теперь она была у них в плену.
Через пару недель после освобождения она вернулась к работе, проработала два с половиной года, регулярно узнавая о смерти кого-то из своих коллег, второго, третьего.
– Я чувствовала вину за их судьбу. А что, если это моя излишняя смелость заставила их последовать моему примеру?
Потом мать попросила ее уйти.
– Но ничего не кончилось. Теперь приняли эстафету другие журналисты, новое поколение.
Закон «иншалла»
Мы не могли выехать в Алеппо примерно сутки.
– У нас время течет по особому закону «иншалла», – это сирийцы снова шутят (или нет). «Иншалла» значит «дай бог», а в быту может обозначать «никогда». Может быть использовано как хитрый способ сказать «нет».
– В Сирии вообще нет понятия «опаздывать», есть «через десять минут». И эти десять минут могут растягиваться бесконечно.
Выехать из Дамаска мы запланировали в четыре утра. То есть хотя бы встретиться в холле. Но самая большая наивность в Сирии – это надеяться, что все пойдет по плану. Началось с того, что встреча перенеслась на девять утра. В это время мы с чемоданами уже по-сирийски потрапезничали и ждали в холле.
– Ты неправильно завтракаешь! – сказали мне. Говорят, в Дамаске кофе не пьют до обеда. На завтрак надо пить сладкий чай, тягучий, как клей. Другие говорят: какое сирийское утро без кофе? А ты еще не пробовала мате! Это для качественного, долгого застолья: зеленый чай, который пьют через трубочку. Тот же парагвайский мате, но не все признаются, настаивая, что это традиционный сирийский напиток.
А потом все стало ясно: сколько сирийцев – столько и традиций! У каждого города свои обычаи, у каждого направления в вере – тоже. И у всех неожиданный и неуловимый юмор, к которому еще надо привыкнуть.
Они говорят серьезно вещи, в которые не веришь, а потом смеются над твоим недоумением. Так мой знакомый при въезде в Сирию показал российский паспорт на границе, при этом разговаривая на арабском. Паспортный контроль не мог понять, что не так. А у него всего лишь двойное гражданство и сирийское чувство юмора.
После завтрака мы подождали минут десять. Потом еще десять. Иншалла, сейчас поедем. Букеты при входе были уже другие – желтого цвета. Специальный человек чем-то их обрабатывал и всячески делал еще красивее. Работал незаметно, несуетливо.
Я все не могла понять сирийский характер: у меня сложился портрет из семейности, консервативных, фундаментальных ценностей, щедрости, арабской расслабленности и легкой самоуверенности даже в критические моменты. Но эта конструкция разваливалась, когда они непредвиденно шутили.
Их нация совместила в себе финикийцев, персов, византийцев, римлян, арабов, выходцев из Османской империи и европейцев, объяснял Александр Гоодарзи, которого мы пригласили на интервью в холл отеля. Вокруг нас за столиками сидели люди, у которых были сделаны все дела. У каждого по чашке-дюймовочке арабского кофе и вселенское спокойствие в глазах. Нас, чужих, легко вычислить: суетимся с камерой, проводами, микрофоном, пока местные всепонимающе смотрят на пальмы, растущие за окном десятки лет.
В Сирии многообразие религий, официальной нет, хотя по Конституции президент должен исповедовать ислам суннитского толка. В большинстве своем сирийские мусульмане – сунниты, но есть еще шииты, алавиты и много других ответвлений. Много и христиан: до войны было около двух миллионов, по подсчетам Александра, но почти миллион уехал из страны с 2011 года. В некоторых районах, некогда населенных христианами, теперь живут мусульмане. Молодежь обустраивается за границей, находит там применение диплому на рынке труда. А вот старшее поколение тянет на родину.
Многие церкви, как и мечети, были осквернены и разрушены террористами. Они искали золото в могилах святых, ломали кресты и алтари, воровали колокола, уродовали лики на иконах или сжигали их. Александр видел это своими глазами, когда со своей миссией помогал восстанавливать церкви в разных городах Сирии.
Прошло два часа. Кто посидел, а кто и полежал на всех диванах отеля, сделали уколы всем заболевшим, вылечили все болезни колой. Наконец, чемоданы повезли к автобусу. Выходите. Прогулялись до автобуса, который не приехал – сломался. Посидели еще немножко. И только в четыре часа отправились в путь.
В автобусе неожиданно играет Алла Пугачева. Все курят, в автобусах это разрешено. Спустя часов семь, подъезжая к Алеппо, мы видим, как что-то сверкает за окном. В то же время из Москвы пишут родственники, потому что в новостях говорят про обстрел. Ополченцы, которые едут с нами, смеются, успокаивающе машут рукой – все хорошо, это далеко.