Интересно, я вернусь? Такой вопрос, должно быть, пробегал в голове у многих при сборах чемоданов в Сирию, лично у меня – бегал очень долго. Шел октябрь 2018-го. С марта 2011 года Сирия прожила семь с половиной лет в состоянии войны. Что это значит – руины, взрывы? Кого спросить, чего ждать? Срока поисковика не знала, что на это ответить. «Линия полета» начинает серию материалов о Сирии.
Текст и фото: Екатерина Раскольникова, журналист-переводчик, корреспондент в информационном агентстве, блогер.
Вопросы без ответов
В указаниях для командированных в зону военных действий было сказано: одеваться, избегая ярких и защитных (сирийские военные ходят либо в хаки, либо в песочной форме) цветов. Сидя в самолете в Бейрут, мы обнаружили, что на каждом есть что-то камуфляжного цвета, но уже было не сойти. Лететь решили через Ливан, потому что в аэропорту Дамаска все еще был риск обстрелов.
Война была в воздухе: в военных, колючей проволоке, бесконечных блокпостах, в ЗРК, которые можно было заметить из далеких окон автобуса в Тартусе, в изуродованных взрывами лицах, останках домов. Но чувствовалось, что это уходящая война. Местные научились жить с ней бок о бок. Страх притупляется, но это все тот же страх, хоть после сотого хлопка ты и научился не вздрагивать.
– Если будут обстреливать где-то близко, затрясется пол, если нет – не переживай, это далеко, нас не затронет, – напутствовали меня сирийцы.
Из-за границы сложно понять, что там происходит на самом деле. На туристических сайтах написано, что МИД и Ростуризм советуют воздержаться от поездок. В СМИ слишком много новостей с фронта, но почти нет про мирную жизнь, которая продолжалась все эти годы. Я работала в новостном агентстве, но все равно попала в информационный вакуум.
По разным городам война прошлась очень по-разному. Если расспросить сирийцев, которые живут в России, нелегко поверить в их рассказы про «все тихо, хорошо». При этом некоторые из них не были на родине с 2011-го. А кто-то был, но для них «тихо» – это когда постреливают, просто не очень близко.
В поисках какой-то определенности я поглощала новости про обстрелы, поставки оружия, информационные огрызки про «колыбель культур» на порталах про путешествия – одни и те же фразы разными словами. Это вызывало еще больше вопросов. Где на самом деле продолжается война? Были новости про недостаток питьевой воды, как с ней обстоят дела? Нужны ли прививки? Работают ли русские сим-карты? А интернет?
У меня не было прививок, были штаны камуфляжного цвета и много вопросов. Лучше всего на них ответила сама страна.
Прибытие
Мы объехали, казалось, очень много, но побывали всего лишь в Дамаске, Гуте, Алеппо. В Тартусе были проездом и из-за грозы так и не попали на морскую базу. Из шести дней большую часть времени я провела у окна автобуса. Пейзаж сменялся не часто, но каждый новый километр я встречала с удивлением. Не могла поверить в то, что это на самом деле происходит – будто попала в новости, которые только что читала. За окнами сменяли друг друга пустыня, редкие домики вдали, развалины, поля, скот. Несчетное количество флаг-штоков с портретом президента. Портреты везде – на домах, гаражах, любой подвернувшейся стене. Есть даже такая сирийская шутка:
– Жду тебя у дома с портретом Асада.
– То есть у любого?
Значит, прибытие. Ночь какого-то октября. Вооружившись страховкой с учетом риска военных действий (немного дороже обычной), мы пересекли границу и… ничего не случилось. Яркий, дорогой Бейрут с его бурлящей ночной жизнью и горящими, как светлячки, окнами домов вверх по горам остался позади. Аэропорт, натертый до блеска, как на удачу, – тоже.
Впереди извивалась темная дорога с частыми блокпостами. На границе и блокпостах нельзя фотографировать. При пересечении границы заполнили миграционную карту и оплатили визу на въезд – примерно 25 долларов (с доплатой при выезде). Знающие люди советовали заранее удалить из телефона фото с оружием, если такие есть.
По ночам Сирия не спит, не спала она и тогда в четыре утра. Мы остановились у обменного пункта, мимо проходили люди, лениво курили в стороне. Из ста долларов получилась стопка сирийских лир с лицами Хафеза или Башара Асада – розовые, зеленые, красные купюры с надписью Central Bank of Syria, в сумме около пятидесяти тысяч. Мы потом проедем мимо этого высокого, опрятного Центробанка в Дамаске.
В том же маленьком неприметном обменном ларьке нам налили кофе. «Налили» громко сказано: крохотный стаканчик, две трети черного, почти густого кофе на два глотка. На вкус свежий, пряный – с кардамоном. Любители крепкого и пряностей закупаются им и везут домой. В магазинах предложат разгрызть кофейное зерно, которое насыщается запахом кардамона тут же под прилавком в мешке.
Несколько часов и добро пожаловать в столицу САР. То там, то там мелькают военные на углах улиц. Арабская ночь какая-то ленивая. Неожиданно начинаешь чувствовать себя спокойно. Ну да, военные – защитят, если что. Вдохнешь сирийский воздух, и по телу растекается беспечность. Выпьешь их кофе, съешь плов – и начинаешь вести сирийский образ жизни: ночью гулять, работать немного утром (госучреждения работают до двух-трех дня), а потом отбой, трубка, кофе, кальян, обед и разговоры длиной в вечность. Страх остался в самолете или в Москве.
Сложно сказать, у кого было больше любопытства: у меня, удивленной нормальностью и спокойствием обстановки, или у сирийцев, приветствующих меня и мою неарабскую внешность как долгожданных гостей. Страна как страна, светская, красивая, люди так же ходят, уткнувшись в смартфон. Женщины ходят кто в платке, кто с ярко-малиновыми волосами, в коротких шортах/леггинсах – это уж по желанию и вероисповеданию. Салонный маникюр, яркие сумки, каблуки, яркий макияж… Здороваются, целуясь в щеку, в том числе мужчины. Военные делают селфи. Школьники в форме тоже: мальчики в синих рубашках, девочки в розовых. Выйду потом случайно в голубом и почти сольюсь, только не с кем надо.
– Культурная и цивилизационная мозаика, колыбель религий и цивилизаций, – так описывает Сирию основатель местной миссии организации SOS – Христиане Востока Александр Гоодарзи. Он познакомился еще с довоенной Сирией, а потом вернулся на Рождество 2014 года, уже будучи волонтером этой французской благотворительной организации. Живет в Дамаске, ездит по всей стране со своими сотрудниками. Француз с иранскими корнями, родом из города Шоле.
Лавки с шумными хозяевами, рестораны в кальянном дыму, песочного цвета дома побогаче и победнее, вездесущие пробки, расслабленно-ленивые местные, крепчайший кофе. Официантка просит разрешения со мной сфотографироваться. Тут же за соседним столом журналисты местного канала протягивают диктофон: «Вы первый раз в Сирии? Русские? Какие впечатления?»
Это какая-то головокружительная смесь Турции, Европы, России, в которой чувствуешь себя как дома. Какая война? Все недоуменно моргают. А, война. Ну да, идет уже восемь лет. Раньше, уезжая из дома, открывали окна, чтобы стекла не лопались от бомбардировок, говорят они, раскуривая кальян.
– Смерть банализирована, она на каждом шагу. А вот если товарищ потерял ногу – это да, страшно, – говорит Пьер Ле Корф, француз и основатель гуманитарной миссии WeAreSuperheroes, на смеси французского и арабского. Он живет в Алеппо с 2013-го. Помогает местным, учит их оказывать медицинскую помощь, организовывает им досуг, занимается с детьми в школе. Поименно знает детишек с обожженными лицами, которые выпрашивают деньги за жвачку на обочине.
Дамаск
Иногда сравнивают фотографии Дамаска довоенного и послевоенного, сначала яркий, живой город, а потом серые руины. Создается впечатление, что только ты переступаешь порог города, как нога утопает в развалинах и пустоте. Но руины еще надо поискать или отъехать в пригород. Это в Алеппо наоборот – надо хорошо поискать, чтобы найти целый дом. Дамаск пострадал значительно меньше.
Вот холл отеля Dama Rose, на стенах портреты президентов, нынешнего и его отца. Но к ним привыкаешь еще на границе, там их по четыре-пять штук на стене. Портрете на тридцатом я перестала мысленно с ними здороваться.
На столе при входе десяток высоких букетов – фиолетовых, белых, лиловых. Везде позолота, кожаные диваны, тяжелые двери. Выходишь из лифта, бесшумно идешь в номер по бесконечному ковру. Отелей немало, много дорогих. Местами есть вай-фай, а еще большими местами – военные. Из-за них неожиданно спокойно, есть, кому защищать. Незнакомое чувство для русского человека.
Из окна отеля видны низкорослые дома, похожие на наши пятиэтажки. Только почти вся застройка белая или кремовая. Прямо под балконом, почти под ногами, теннисный корт. Рядом жужжит шоссе, которое стремится к горе Джабель-Касиюн («джабель» по-арабски и есть «гора»).
При свете дня все осталось таким же богатым. В углу холла массивные двери: направо ресторан, налево бассейн и спа. Завтракать по-русски, по-континентальному и как угодно еще не получится, только по-сирийски. Есть отдельный стол с сырами – в основном мягкие, похожие на творог, их зачерпывают хлебом – очень тонким лавашом. Есть пара видов булочек, более традиционного (для нас, иностранцев) хлеба, оливки. Редкий сирийский завтрак проходит без оливок, сыра и черного-черного кофе. Ресторан устлан коврами. Все едят незаметно быстро, но в то же время как будто никуда не торопятся.
У нас была насыщенная программа: сначала беседа с министром социального развития, это приятная красивая женщина Салуа Абдалла. Обеды в местном ресторане и с сирийским генералом, рынок Аль-Хамидия, на следующий день – Восточная Гута. Для начала приехали к Джабель-Касиюн. Для входа в министерство, стройное здание цвета крем-брюле за несколькими заборами, надо было отдать паспорта. Министр приняла нас в большом кабинете, сидя под портретом Башара Асада. Разговаривали долго. Сфотографировалась со всеми желающими.
У меня был небольшой опыт общения с министрами, и от радости я забыла у нее на столе почти самое главное в этой поездке – диктофон. Заметила пропажу на обратном пути из министерства, облилась холодным потом и начала планировать, где куплю новый (диктофон-то редакционный), какие интервью возьму, чтобы компенсировать пропавшие.
– Сейчас на машине привезут, – пообещали сирийцы непринужденно.
Как это привезут? Я уже смирилась, не надо мне ничего везти! Нервные клетки уже пали смертью храбрых! Но диктофон действительно привезли. Не сразу, но в полной сохранности и со всеми записями. Потом была встреча с министром по примирению, но больше я ничего не теряла.