Вадим Каспаров: «Меня волнует абсолютно все»

Сооснователь Дома танца «Каннон Данс», 20-летие которого отмечается 13 и 14 декабря на петербургской Эрарта- сцене, первопроходец современного танца в России, заведующий кафедрой современного танца Академии танца Бориса Эйфмана побеседовал с «Линией полета» о счастье в жизни и в творчестве.

Интервью: Елена Кузнецова

 

Чем сегодня занимается основанный вами с супругой Натальей Дом танца «Каннон Данс»?

Наша основная миссия — поддержка профессиональных хореографов. На нашей площадке репетируют Саша Кукин, Наталья Каспарова, Ксения Михеева и другие. Многие хореографы и преподают в нашей школе – это не только наша педагогическая деятельность, которая не прекращалась все 20 лет, но и их поддержка, их трудоустройство. Кроме того — они находятся в нашем информационном пространстве, мы стремимся показывать их постановки, в том числе и на нашем ежегодном фестивале Open Look, помогать с организацией гастролей.

Это по сути продюсирование?

Можно сказать и так, хотя все-таки у нас пока нет всего необходимого продюсерского механизма.

Помимо такого значительного вклада в педагогическую и постановочную деятельность, вы еще и известный культуртрегер, неутомимо прививающий в нашей стране интерес к современному танцу, проводя целый ряд фестивалей, самый известный из которых Open Look в Петербурге…

Фестиваль пройдет в июле в 20-й раз, конечно, он развивается и расширяется. В частности, мы и дальше будем усиливать его российскую часть — Russian Look. Она очень важна — ​в этом году две постановки были номинированы на «Золотую маску», эксперты увидели их на нашем фестивале. Можно упомянуть и Dance4kids, Dans Nederlands, «Кинотанец», «Пластику слова», фестиваль Neverбальных премьер «Точка отсчета». Когда-то и их удавалось проводить каждый год, но без своей постоянной площадки это стало очень сложно.

Вадим, как получается все успевать?

Знаете, когда я задумываюсь, я понимаю, что это сложно. Но стараюсь не задумываться (смеется). А если оглянуться? Это 20 лет, это 600 педагогов, привезенных в город, это десятки, если не сотни, проектов. Но я бегу — назад не смотрю. И с самого начала нам было важно двигаться вперед, набирать обороты.

Да, объем работы сегодня немалый. При этом в данный момент в моей организации работает три человека — это я, бухгалтер и администратор в школе «Кэннон Данс». Сотрудники, работающие над организацией фестиваля Open Look, будут приглашены ближе к июлю, когда он проходит. Увы, нет ресурсов для их постоянного трудоустройства. По уму, нам очень нужна государственная организация «Санкт-Петербургский Дом танца». Нам помогают и Комитет по Культуре, и Администрация Санкт-Петербурга, и мы им очень за это признательны. Но именно постоянное удержание людей – и сотрудников, и танцовщиков, и хореографов – возможно только в стабильной госструктуре. Я стою на том, что она необходима – ведь в городе нет ни одной государственной компании современного танца!

Кажется, одобрение участия государства в культурных процессах сейчас не слишком популярно, мягко говоря. Почему вы стремитесь перейти под крыло государства? Не опасаетесь цензурных рамок, утраты свободы творчества?

Госкомпания позволила бы мыслить десятилетиями, создавать твердую почву для развития, не зависящую от одного-двух человек. При этом наш вид искусства, современный танец – это не вековые дубы, подобные Мариинскому театру, сильные и укоренившиеся, это тонкое маленькое деревце, за которым надо тщательно ухаживать, выращивать.

Что касается государства, в данный момент, я считаю, никаких государственных инструментов давления на режиссера не существует. Насколько я вижу, никто не приказывает ставить что-то конкретное, разве что – предлагают – к датам, как к 100-летию революции сейчас, но и в этом нет ничего страшного. Конечно же, режиссеры ставят то, что считают нужным, актуальным, ни с кем это не согласовывая. Более того – нашим театральным деятелям грех возмущаться: государство практически содержит такое количество людей в театральной профессии – ни одна страна мира этого не делает. Да, на Западе есть субсидии – но нет постоянного финансирования ежедневного содержания театральных коллективов, а у нас в одном Петербурге 40 государственных театров.

Напротив, я вижу, как система частного финансирования, «прайвит донейшн», подобная американской, которую когда-то нас всех призывали заимствовать, приводит к деградации искусства, особенно в небольших провинциальных городах. Если 20 лет назад мы привозили большое количество хореографов из США, то сейчас просто нельзя показывать то, что они делают в массе своей. Зависимость от частных вложений привела к тому, что планка упала – надо быть понятным, надо нравиться, началось обслуживание коммьюнити – «Сделайте-ка «Щелкунчика» к Новому году», а не развитие хореографии и новой эстетики.

Слова Клары Цеткин «Искусство должно быть понято народом» в СССР цитировали искаженно: «Искусство должно быть понятно народу». Между «понято» и «понятно» тут огромная дистанция. «Понято» – когда ты поднимаешься, тебя тянут вверх, или «понятно» – «шоубиз» сделали и всем хорошо. Сейчас и у нас есть зрелища на все вкусы, есть и похабные развлечения, деградация, и для меня это одна из самых больших трагедий последних 20 лет. И если не прикладывать усилий, не держать себя на уровне своих истинных ценностей, то можно опуститься очень быстро и очень глубоко. Когда есть постоянная поддержка, в нашем случае – в лице государства, и не надо тратить все время исключительно на зарабатывание денег, угождая чьим-то вкусам, есть возможность вырастить специалистов, дать им реализоваться, воспитать вкус.

Расскажите, как все начиналось. Каково быть первопроходцами – ведь ваша школа была первой школой современного танца в Петербурге и одной из первых в стране?

Мы с Натальей познакомились в ленинградском Институте физической культуры им. П.Ф. Лесгафта, поступили на один курс. Наташа с первого курса очень активно устраивала с сокурсниками постановки, которые мне очень нравились. Тогда я был далек от танца. Всегда рисовал, увлекался живописью, театром, немного балетом, но не танцем. И когда я увидел, что она делает, меня впечатлила ее подача — живая, неформальная, вовлекающая. Мы закончили институт и поженились, в 1995 году у нас родилась дочь, а в 1997-м Наталья поехала в Австрию на мастер-классы по джаз-танцу, бродвей-джазу, модерну. Звонит мне оттуда — и я слышу, что ее голос наполнен счастьем! Вернувшись, она захотела продолжить эти занятия —но было негде. Наталья даже думала о том, чтобы уехать на Запад, но я и помыслить не мог об эмиграции. Организуем все здесь, пообещал я ей,  — откроем школу, позовем педагогов. И вот в ноябре 1997 года мы пригласили бродвейского хореографа Фила ЛаДуку, у которого Наташа училась, и я был уверен, что достаточно бросить клич по городу — и все сбегутся на бродвейскую звезду. Отправился в Институт культуры, Театральную академию, Театр Музкомедии — к моему изумлению, они не заинтересовались. Мы провели первый мастер-класс, развесив афишки буквально на улице. Собралось человек 25: кто-то из бальных танцев, кто-то из спорта. Тогда я осознал, что надо создавать структуру, чтобы дело двигалось.

В 1997 году мы открыли нашу школу в ДК им. Первой пятилетки, спустя три года – Факультет современного танца в Институте декоративно-прикладного искусства, а еще спустя три года я перевел его в Институт им. П.Ф. Лезгафта, основав Кафедру современной хореографии и танцевальной терапии. Но потом случился 2005 год, когда мы потеряли «Пятилетку» – ДК снесли. Это было самым большим испытанием за все годы существования «Каннон Данса» – мы потеряли базу, а у нас там был свой театр, студия, занимались студенты. После этого мы просто не смогли найти другое помещение, где мы могли бы продолжать обучать студентов. Выпустили первый набор – и кафедры не стало.

Вы не хотели уезжать из Петербурга? Город стал для вас родным, не ощущали его, как говорят некоторые, холодности, отстраненности?

Я отсюда никогда и не думал уезжать. Нет, не холодный – мы для этого существуем и согреваем его своей энергией. Ленинград, Петербург – это мой город. Я с седьмого класса мечтал сюда приехать. Когда был выбор – поступать в московский вуз или ленинградский, без колебаний выбрал Ленинград. Шел с Московского вокзала по Невскому, увидел Аничков мост – о его скульптурах мы еще в школе писали изложение, – это было потрясение! Живу здесь уже дольше, чем в родном Баку, из которого уехал в 1984 году, в 18 лет, еще до всех событий и развала Союза. У нас была огромная кавказская семья, которую сейчас разбросало по всему миру: Самара, Западная Украина, Донецк, Калифорния, Канада. Теперь ни на свадьбы, ни на похороны не собрать всех близких – таковы последствия сумасшедших событий 1990-х. Вот молодежь всегда активно выступает за какие-то изменения, потому что не знает, как именно они происходят, к каким последствиям приводят, они ни жили в этом. А я жил – и это была катастрофа.

После тех событий – что вы говорите молодым? Это того стоило? Что-то же изменилось к лучшему?

Потери, которые мы понесли, слишком велики, чтобы сейчас можно было сказать – вот, у нас есть колбаса, и это стоило того. Есть конечно явные достижения: бизнес, свобода слова и  передвижений, открытый мир и пр. Но цена невероятно большая была заплачена за это. Уверен, что эволюционным путем мы бы добились больших результатов. Я не могу смириться с потерей страны, которой я гордился с самого детства. Я ярый противник распадов, разделений, считаю, что сепаратизм опасен. Когда я был в Брюсселе, столице Евросоюза, меня удивило, что танцевальные компании из голландской и фламандской частей не общаются, не смотрят постановки друг друга. Ну разве это можно считать нормальным? Не могу этого принять. Мой старший брат женился на армянке, средний – на азербайджанке, а я – на русской – так что даже в семье у нас полный интернационал.

Вспоминая родной Баку, скажу, что я армянин по национальности, но родился и вырос с русским языком, на котором говорили все в семье, а в нашем подъезде жили евреи, дагестанцы, аварцы, грузины, армяне, азербайджанцы – и, конечно, русский язык был объединяющим. Уникальность русской культуры, на мой взгляд, в том, что она не перемалывает тебя, она всасывает своей мощью, ты хочешь быть причастен к ней. Я горжусь армянским происхождением, принадлежностью к этому древнейшему народу, но между этими двумя культурами, традициями не чувствую ни малейшего конфликта. Представлять культуру – это ответственность. Армянскими традициями увлеклась наша старшая дочь Валерия, побывав в Армении. Она изучила язык, песни, танец, уже сама преподает и народный армянский танец. Удивительно, как эта традиция проснулась, зародилась в ней – ведь она родилась в Петербурге. Но это ее выбор, я ее к этому никак не подталкивал.

Вадим, вы ставите все более глобальные цели перед собой, но ведь есть и достижения – вы вырастили поколения учеников, привлекли, «воспитали» постоянную публику.

У нас есть Школа, и самое главное – многие, пришедшие к нам, в дальнейшем связали свою жизнь с танцем, остались в профессии. Это и Анна Озерская, работающая сейчас в Гётеборг-опера, Алиса Панченко, ставшая хореографом, Юлия Крюкова, преподающая танец в Москве – и другие. Думаю, наша заслуга в том, что мы не только учили профессии, но передавали любовь к танцу, заряжали этой энергией. Был даже опыт работы с трудными подростками по профилактике зависимостей: танец – один из эффективных способов «пересадить» детей с вредных веществ на творчество, которое позволяет самим вырабатывать эндорфины.

Вас волнуют социальные проблемы?

Меня волнует абсолютно все – начиная от большой политики и заканчивая маленькими детьми. Я не отрезаю себя от реального мира, не сижу в коконе, не считаю, что наше творчество – это единственно главное в жизни. Конечно, важно, чтобы у нас были успехи, достижения. Но быть гражданином – это ответственность, я этому учу и наших детей.

У вас большая семья, и это тоже вызывает изумление – как можно все успеть?

Знаете, об этом я тоже говорю молодежи, которая стремится в первую очередь строить карьеру. Никакие карьерные и материальные выгоды не перевесят того фундаментального счастья, которое дает семья. У нас четверо детей, и после рождения каждого ребенка мы шли выше и выше, нас никак не обедняло это с точки зрения энергетики – наоборот, давало гораздо больше.